"Один законник встал и, искушая Его, сказал: Учитель! что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную? Он же сказал ему: в законе что написано? как читаешь? Он сказал в ответ: «возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всею крепостию твоею, и всем разумением твоим, и ближнего твоего, как самого себя». Иисус сказал ему: правильно ты отвечал; так поступай, и будешь жить”
(Лк 10,25-28)
Говоря: "Божьи заповеди”, мы вспоминаем прежде всего Декалог, Моисея, каменные таблицы, десять строгих повелений, за нарушение которых грозит суровая кара, даже смерть. Эти заповеди составляли ядро, основу того Закона, который так почитался (и почитается доныне) иудеями. Почему же тогда на вопрос: "В законе что написано? как читаешь?” законник отвечал не перечислением запретов, но словами: "Возлюби...”, а Иисус похвалил его ответ и даже обещал: "Так поступай, и будешь жить”? — Потому что в любви исполнение всех заповедей и законов.
Законник спрашивает: "Что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную?” — сегодня мы гораздо чаще спрашиваем, что нам делать, чтобы "наследовать”, продлить, улучшить просто жизнь? Может, питаться сырыми овощами? Или дышать поглубже, либо, наоборот, едва-едва, верхушечками легких? Принимать какие-нибудь снадобья? Очистить карму? Применять уринотерапию или подобную чушь?.. Между тем, "просто” жизнь не имеет ни цены, ни смысла, если не прорастает в жизнь вечную, а секрет такого роста прост: возлюби... "Так поступай, и будешь жить”. И не понадобятся ни сырые овощи, ни снадобья, ни зелья, ни экстрасенсы и ни гороскопы. Иисус не говорит даже: "будешь жить вечно”, Он говорит просто: "Будешь жить”, ибо просто "жить” у Бога и значит: жить вечно, всегда... "Бог не есть Бог мертвых, но живых. Ибо у Него все живы” (Лк 20,38). Итак, возлюби, и живи вечно.
...Так, хорошо, но зачем же тогда закон и заповеди? — и здесь нам надо разобраться толком, что значит слово "возлюби”.
Трудно найти другое слово, которое понималось бы так же превратно, как "любовь”... Из каждой радиоточки, с экранов телевизоров только и доносится: "люблю, люблю тебя...”, но что это значит? — "Испытываю страсть, хочу наслаждаться близостью с тобой!” Но если наслаждаться хочу я, причем здесь ты? Ты — только источник моего наслаждения, утоления моей страсти, и, выходит, люблю я только самого себя... Страсть утолена, наслаждение иссякло, и кто ты мне? — Досадный, докучный партнер, от которого не знаешь, как отделаться. Посмотрите на статистику разводов: их многие тысячи, а ведь это, как правило, люди, не раз, и с чувством, говорившие друг другу: "Я люблю тебя!”
А еще мы говорим: "Я люблю музыку”, "я люблю жареного цыпленка”, "я люблю футбол”, "я люблю путешествовать”... Такие разные предметы, — что их объединяет между собой? Только одно: мое чувство, чувство удовлетворения, наслаждения, когда я слушаю музыку, ем цыпленка, смотрю футбол или же путешествую... Выходит, когда я говорю: "люблю”, я имею в виду: "испытываю удовлетворение, чувствую наслаждение”? Т. е. любовь это некое чувство? — Да, обычно так и считают, охотно и не задумываясь смешивают любовь и чувство любви... Но тогда, как понимать заповедь, т. е. повеление: "Возлюби...”? Изволь испытывать некое чувство, да еще "превыше всего”, да еще: "как себя самого”? А если не испытывается, не чувствуется? Как себя заставишь, да еще по приказу? Как любить, если не любится? Ведь сердцу не прикажешь!
И получается тогда, что заповедь "Возлюби” неисполнима, стало быть, нелепа... С Богом не поспоришь, и мы склоняемся без возражений, как мужики "себе на уме” перед лицом барской причуды, но для себя самих-то мы точно знаем, что нам по силам, а что нет, и потому, не возражая вслух, живем себе, как живется, а являясь пред лице Божие, только и повторяем: "Господи, помилуй меня грешного!”, иными словами: "Не серчай, барин, что с меня взять, с мужика глупого да неотесанного!” Однако при всем показном смирении такая позиция на деле означает, что глупыми мы числим не себя, а как раз Того, Кто требует от нас невыполнимого. Но разве вправе мы ждать нелепостей от Бога? Не правильнее ли поискать и разобраться в собственных нелепостях и ошибках? И главная из них — смешивать любовь и чувство.
Всякое чувство по самому смыслу слова сообщает нам о чем-то, чувствует что-то. Основных чувств пять: зрение, слух, осязание, обоняние, вкус; для них в организме имеются специальные органы — глаз, ухо, нос, кожа, язык... К основным можно прибавить и такие чувства, для которых как бы нет отдельного органа восприятия: чувство тепла-холода, чувство боли, чувство голода, жажды... Тепло можно чувствовать кожей, а можно — в сердце, болеть может нога, а может — душа; а голод и жажду мы испытываем не только желудком и глоткой, но, бывает, и всем своим существом. Все эти чувства связаны с непосредственными ощущениями, внешними либо внутренними, и потому, как правило, никто их не смешивает с их предметом, зрение со светом, слух со звуком, никто не путает нос и запах, язык и сахар. Когда я говорю: "Здесь пахнет гарью”, — я не имею в виду поделиться своим переживанием, но хочу привлечь внимание к возможности пожара. (А что бывает, когда я говорю: "Я тебя люблю”?..)
То же слово "чувство” мы используем и для других переживаний: чувство радости, чувство досады, чувство гнева, чувство восторга... Для этой категории чувств есть специальное объединяющее слово — эмоции; но и здесь еще человек достаточно хорошо различает эмоции от их предмета, их источника: я радуюсь хорошим новостям или солнечному утру, досадую на задержку, гневаюсь на оскорбление, восторгаюсь торжеством правого дела... Кое-кто и любовь относит сугубо к сфере эмоций; это такая же ошибка, как сводить любовь к сфере элементарных ощущений, к чувству полового голода — вожделения. Конечно же, любви бывают свойственны восторги и досада, радость и печаль, и еще многое другое, но как раз многообразие связанных с нею эмоций и говорит о том, что к ним одним любовь не сводится.
Наконец, словом "чувство” мы обозначаем сложные, долговременные переживания и отношения к лицам и предметам, далеко не всегда связанные с непосредственными ощущениями или эмоциями: чувство долга, справедливости, чувство дружбы, чувство патриотизма, т. е. любви к родине, и наконец, по праву, самое чувство любви. Но вот парадокс: если относительно долга, справедливости, дружбы, патриотизма мы также достаточно четко отличаем предмет чувства от самого чувства, то почему такое ослепление относительно любви? — Не то, чтобы мы не различали того, кого любим, от чувства к нему, но как велика наша тяга все к чувству свести и на нем остановиться! Посмотрите, сказать кому-то: "Я твой должник” означает реальное обязательство уплатить определенную сумму либо оказать определенную услугу; никто и не подумает удовлетвориться чувством готовности уплатить деньги вместо выплаты денег. Сказать: "Ты мой друг” означает, что ты в праве рассчитывать на мою реальную помощь и поддержку в трудных обстоятельствах, а не просто то, что ты мне симпатичен и мне нравится пить с тобою пиво или играть в шахматы: для таких отношений существует другой термин: "приятель”. Наконец, слова: "Я патриот” означают, что если родина в беде и мне пришла повестка, я не стану симулировать паралич или шизофрению, а пойду на фронт и буду сражаться за родину даже до смерти. И никому при этом дела нет, нравятся ли мне народные пляски и насколько меня умиляют родные березки. Итак, мы видим, что слова "долг”, "справедливость”, "дружба”, "патриотизм” означают прежде всего некоторое поведение, определенные поступки, и лишь потом — связанные с этим эмоции и чувства, причем самые разные. Я патриот, когда умираю за родину, пусть даже никаких чувств при этом не испытывая, кроме чувства боли. Я твой друг, когда делю с тобой еду и кров, пусть даже с чувством досады: самому мало и тесно... Я справедлив, когда возвращаю тебе долг, пусть даже с чувством глубокого сожаления... Но что же тогда означают слова: "Я тебя люблю”? Готов сдувать с тебя пылинки и носить на руках до тех пор, пока длится мое чувство ? Какое? …Так что же это за чувство такое, которое, раз испытав, ни с чем иным не спутаешь и ни на что не променяешь? Что же это за чувство, благодаря которому все вдруг наполняется очевидным, радующим смыслом? Такая острота доступна всякому чувству любви, даже порой – спокойной дружеской приязни, но с наибольшей силой она воспринимается в чувстве влюбленности, том самом, о котором думают в первую очередь, едва речь заходит о любви, о, так сказать, чувстве любви по преимуществу. Откуда она берется? Почему этот человек, дотоле ничем особенным не примечательный, нередко поначалу даже малосимпатичный, вдруг становится источником таких переживаний, очевидным средоточием вселенского смысла? Ответ искали, сколько мир стоит, многие мудрецы как будто даже находили его – кто в сфере социальной, кто – в сексуальной… Второе ничуть не менее комично, чем первое. Вспомним, что какую-то сотню лет назад чувство классовой солидарности пылало во многих сердцах с не меньшей силой, чем в наши дни чувство полового влечения.
Словом, ни Маркс, ни Фрейд ответа нам не дали. Вспоминается фантастический рассказ, где группа ученых решила подойти к проблеме "по-научному” и в конце концов выяснила, что влюбленность вызывается прежде всего цветом, даже оттенком глаз. И вот они слепили некий "магический кристалл”, своего рода приворотный камень таких волшебных переливов и оттенков, что стоило только показать его лицу противоположного пола, как оно сразу же влюблялось в его носителя (понятно, что рассказ был написан задолго до нынешней эпохи тотальной сексуальной дезориентации). Все это, конечно, шутка, но не больше ли правды в этой шутке, нежели во многомудрых социально-сексуальных теориях? И, собственно, не является ли наиболее ценимое многими свойство любви-влюбленности: ее спонтанность, т. е. свобода, – признаком как раз ее случайности? Ведь что такое случайность? То, что ничем заметным не обусловлено, никакой известной закономерностью не предсказано. К этому мы сейчас вернемся, а пока отметим вот что: спонтанность, или свобода, любви стала цениться и даже восприниматься как ее необходимое свойство не так уж давно. Это сегодня мы с негодованием отвергаем самое понятия об обусловленной любви: как же, каждый человек имеет право на свободный, никем и ничем извне не навязанный выбор, – и это правда, так оно и есть. Слово "извне” здесь ключевое: социально-сексуальные факторы, влияющие, а то и всецело определяющие мой выбор, многими принимаются спокойно, поскольку принимаются как составляющие собственной природы, как факторы внутренние. Главное, чтобы ничто внешнее, ни чья чужая воля не влияла на мой выбор, и уж подавно – не препятствовала ему. Но так было далеко не всегда. Исаак и Ребека полюбили друг друга, потому что их предназначили друг другу их родители; ни о каком личном выборе не шло и речи. Их сын Иаков полюбил Рахиль уже свободно, спонтанно – и каких же это стоило ему трудов и горестей! Свобода оплачивается дорого, потому что дорогого стоит, и мы правильно делаем, когда (когда?) ценим ее так высоко. Но, повторюсь, так было не всегда. Тристан и Изольда полюбили друг друга тоже не по свободному выбору, а потому, что случайно опились приворотным зельем. Но, полюбив, они не бросились искать средств детоксикации, что было бы вполне возможно и тогда, как и теперь, но отнеслись к своей любви со всей серьезностью, приняли ее и ответили за нее по всей программе, сознательно и добровольно. В этом-то и проявилась их свобода, как свобода Исаака и Ребеки заключалась в том, что волю родителей они воспринимали не как внешний, а как внутренний фактор. Однако что современному человеку до психологических коллизий родового или феодального строя? Сегодня мы всего превыше ценим личный спонтанный выбор и ничья – тем паче родительская воля - нам не указ! Какой же вывод можно сделать из всей этой разноголосицы примеров? Воля родителей, приворотное зелье, законы классового развития общества, загадочное "либидо”, стакан портвейна, "косяк” марихуаны, дискотека, библиотека, – что только не претендует и не воспринимается в качестве если не причины, то хотя бы пускового механизма для этого загадочного чувства – влюбленности-любви? И не содержит ли сама эта разноголосица ответа на вопрос? Действительно, если любовь может возникнуть под влиянием столь различных предметов и обстоятельств, от дискотеки до библиотеки, то не ясно ли, что ни одно из них единственным и достаточным ответом быть не может? Ситуация уникальная, ни одно другое чувство так себя не ведет. Ведь если я испытываю чувство жара, значит, я нахожусь в сфере воздействия какого-нибудь источника тепла, будь то солнце или костер. Если мне холодно, это значит, что я от воздействия любых источников тепла надежно изолирован. Если же мне то жарко, то холодно, независимо от источников тепла и от изоляции от них, значит, у меня лихорадка и пора принимать аспирин.
Или, к примеру, голод. Это чувство, но и оно существует не само по себе, а как результат определенной потребности организма. Если я вздумаю пренебречь этим чувством или же попросту окажусь не в состоянии его удовлетворить, то организму моему грозит истощение и даже смерть. Велик соблазн объяснить чувство любви по аналогии с голодом – чувством полового голода. Многие так и делают; многие, наверное, так и чувствуют. Многие, но, к счастью, далеко не все. Если бы любовь действительно сводилась к чувству голода, хотя бы полового, то откуда, скажите на милость, взялась бы практически вся мировая поэзия? "И море, и Гомер, все движется любовью…” И никому ведь не пришло бы в голову написать под впечатлением от тарелки дымящихся сосисок: "Я помню чудное мгновенье”!
Итак, ответом, откликом на какую же реальность, какой процесс, какое "нечто” является в нас чувство любви? Ответ, как ни странно, содержится в самом названии: если чувство голода это реакция на голод, а чувство тепла – реакция на тепло, то чувство любви это, совершенно естественно, реакция на любовь. Вот что важно: не сама любовь, а лишь реакция, отклик на нее. Тем самым нам осталась самая малость – выяснить, что же тогда такое эта самая любовь?
Если важно не путать чувство с той реальностью, откликом, ответом на которую оно является, то, тем не менее, лучшим свидетелем для нас об этой самой реальности является именно чувство: жар мы гораздо лучше воспринимаем кожей, чем термометром, а голод – желудком, нежели весами. О чем же тогда прежде всего свидетельствует чувство любви? И тут, похоже, нас ожидает удивительный парадокс. Любовь как будто прежде всего свидетельствует об уникальности своего предмета, и как раз в этом столь важном пункте обыкновенно ошибается. Речь не о матери, считающей своего младенца чудом. Матерям, по счастью, предписывать любить своих детей, как правило, не приходится. Возьмем просто влюбленных. Он и она. Он уверен, что встретил единственную, неповторимую, чуть ли не богиню. Она – что встретила единственного, несравненного, в общем, полубога. И дело даже не в том, что богиня нередко бывает косоглаза, кривонога и гундосит, а полубог - на первый, да и на последний взгляд - оказывается матерым пьяницей и матерщинником. Гораздо чаще он и она – обычные, нормальные люди, с обычными достоинствами и недостатками. То-то и оно – обычные. "Не по хорошему мы любы, а по любу хороши”, – говорит пословица. Чувство любви-влюбленности прошло, обычность становится для них такой же очевидностью, какой она всегда была для окружающих. И нате вам! – разочарование, а там нередко и развод. Так что же это за чувство, которого не подтверждает ни один термометр и никакие весы? Оно что – иллюзия? Приманка природы, просто, чтобы родились дети? Но нет, чтобы родились дети, вполне достаточно одного полового влечения, которое, по большому счету, мало кто на деле путает с любовью. Более того, известно, что любовь скорее пригашает половое влечение, во всяком случае, отводит его далеко за первый план. Но главное, имеется немало обнадеживающих примеров, когда у людей после периода восторженной влюбленности устанавливается устойчивое теплое чувство подлинного родства и необходимости друг для друга. В этих примерах, которых, несмотря ни на какую видимость, все еще большинство – иначе мир бы не стоял, – для нас начинает проглядывать ответ.
Чувство влюбленности, как стартер, как запал, служит для запуска более мощного, хотя и более спокойного чувства супружеской любви. При всем его богатстве и многообразии семейных отношений суть его достаточно проста. Как чувство голода свидетельствует: для того, чтобы жить, мне необходимо есть, так чувство любви свидетельствует: для того, чтобы быть, мне необходимо присутствие другого. Как насыщение - это взаимодействие организма и пищи, так любовь - это взаимодействие двух существ друг с другом. Тем самым любовь – это процесс, процесс взаимодействия, чувство любви – отклик, переживание этого процесса. Процесс может идти, а переживания отсутствовать; люди любят друг друга, когда взаимодействуют один во благо другого, а сопровождается ли такое взаимодействие каким-либо восторгом, вопрос поистине второстепенный. В супружестве такая необходимость для меня присутствия другого переживается наиболее ярко. Но для того, чтобы быть, мне необходимо присутствие не только моего супруга, но и всех остальных людей на свете. Такого понимания требует от нас заповедь Господня "Возлюби”. Ключ к разумению содержится в самой ее формулировке: "Возлюби ближнего своего, как самого себя”. А как мы любим самих себя? Кто, кроме безнадежных себялюбцев, сколько-нибудь часто испытывает по собственному поводу какие-либо восторги и теплые чувства? Не чаще ли – чувство досады из-за промахов, неудовлетворенности из-за неудач? А в основном мы себя воспринимаем без каких-либо особых чувств, просто как данность, без которой мы и жизни себе представить не можем. Значит ли это, что мы себя не любим? Вовсе нет! Посмотрите, с какой готовностью мы спешим восполнить всякую нужду, удовлетворить малейшую свою потребность! Вот эта готовность к действию и самые эти действия и есть любовь. Я нуждаюсь в себе самом, чтобы быть, без себя я себя и помыслить не могу, поэтому я ничего для себя не жалею. Заповедь Божия повелевает мне распространить на ближних такое отношение, а не чувства. Чувств я и к самому себе не очень-то испытываю, а требуется от меня воспринимать ближнего столь же необходимым для моего собственного бытия, как и себя самого. Этот факт легко подтверждается логикой: никто из нас не в состоянии ни самостоятельно появиться на свет, ни задержаться на нем в полном одиночестве на сколько-нибудь продолжительный срок. И все же, даже вопреки логике, поверить в это нелегко. Слишком часто нам кажется, что ближние, по крайней мере, некоторые из них, не столько помогают нам быть, сколько мешают. Заповедь утверждает: это заблуждение. Поверим ли мы Богу? Поверим ли, что ближние, все ближние действительно необходимы нам, чтобы нам быть?
Любить значит отдавать. И отдавать, выходит, для нас необходимо, чтобы жить. Бог обязался восполнить любой наш недостаток, если только мы истощили себя ради другого. Отождествить себя с другим не значит слиться с ним в каком-то невыразимом восторге, что, в общем-то, никогда от нас не зависит. Отождествить себя с другим значит принять его нужды как свои, и это нам вполне по силам. Отождестви себя с другим, и не умрешь, не умрешь вовек. Таков закон жизни – закон любви.
…Положиться на любовь – как боязно… Сколько других вещей нам кажется надежнее: здоровье, сила, деньги, власть, страховка, наконец… Но ни одна из них не обещает нам вечной жизни. А про любовь нам обещает Сам Господь: "Так поступай, и будешь жить”.
Его слова – не пустой звук. Весьма надежно положиться на любовь – она не подведет. Своею смертью на кресте Христос явил, что Бог есть любовь. Своим воскресением из мертвых Он явил, что любовь сама есть Бог, что значит жизнь.
Анри Мартен
|