"Так поступай, и будешь жить"
"Не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего” (Исх 20,16)
Примеры того, сколь губительно бывает лжесвидетельство, многочисленны и общеизвестны, от библейских старцев-сластолюбцев из книги пророка Даниила до многотысячной армии доносчиков сталинской поры. Старцы-сластолюбцы облыжно обвинили добродетельную женщину и едва не подвели ее под мучительную казнь: только Провидение в лице пророка Даниила, вмешавшись в самую последнюю минуту, предотвратило беззаконие. Жертвам сталинских доносчиков везло гораздо меньше: очевидно, не нашлось столько пророков, чтобы обличить клеветников и образумить палачей.
Как бы ни было, но долго убеждать, что произносить ложное свидетельство на ближнего очень плохо, не приходится. Другое дело, что большинству из нас как будто и случая такого не выпадает: произносить свидетельство, что ложное, что истинное. Сталинская пора на дворе стоит, слава Богу, не всегда, а свидетелями в суд нас с вами, может, за всю жизнь ни разу и не вызовут. Так для чего же заповедь? Может быть, раньше судились чаще?.. — Пожалуй, что и чаще, но дело не только в этом. Запрет на ложное свидетельство следует понимать не только в узком, так сказать, "юридическом” смысле, но и более широко. В любом катехизисе мы прочитаем, что этой заповедью запрещаются не только ложные показания в суде, но и вообще ложь, клевета, злословие.
С клеветой все более-менее ясно. Ее убойная сила замечательно выражена в знаменитой арии дона Базилио из "Севильского цирюльника” Россини; с другой стороны, никто в ясном сознании и не преследуя каких-то подлых целей, не станет просто так возводить на ближнего напраслину, т. е. приписывать ему проступки, которых он не совершал, и недостатки, которых у него заведомо нет. При этом невозможно оказаться клеветником бессознательно: если ты искренне считаешь, что твой ближний именно таков, как ты его описываешь, то это получается уже не клевета, а злословие. Лучше от этого не стало: если клевета может оказаться губительной для ближнего, то злословие непременно губительно для того, кто ему предается.
Почему? Потому что уменьшает любовь. Любви у нас не так много, чтобы можно было безнаказанно ее уменьшать. А что бывает без любви, мы уже знаем: смерть. Итак, злословие смертельно.
Почему же тогда мы так легко в него пускаемся? — кто думает, что нет, пускай внимательно себя проверит. — А потому, что странным образом нам кажется, что, принижая ближнего, мы возвышаемся сами. Действительно, ведь если вокруг одни придурки, растяпы, неряхи, то на их фоне я, выходит, выгляжу не так уж и плохо? — По-человечески рассуждая, оно, может быть, и так. Ведь конкурс или соревнование можно выиграть как за счет собственных талантов и способностей, так и за счет того, что соперники никуда не годятся! Но в том-то и дело, что в целом жизнь не конкурс и не соревнование. Царство Божие дается человеку не потому, что не нашлось никого более достойного, но только потому, что он сам оказался его достоин. Жизнь это не конкурс, а спасение. Если все вокруг меня тонут, потому что плавают, как топор, мне ничуть не легче от того, что сам я плаваю чуть лучше топора. И потому нет ничего глупее, чем тратить время на обсуждение недостатков других, кажущихся или подлинных, когда речь идет о том, спасаюсь ли я сам!
Особая опасность злословия в том, что чаще всего мы не придаем ему особого значения: ну, посудачили немного, с кем не бывает! Это ведь не убить, не украсть!.. — Но грех, именно в силу того, что мы считаем его незначительным и простительным, может оказаться и самым губительным. Люди ведь умирают не только от чумы или холеры; гораздо чаще смертельная болезнь начинается с легкого недомогания, на которое и внимания обращать не хочется. А ведь нередко бывает так, что спохватись вовремя, и трагический исход можно было бы предотвратить! Впрочем, телесные недуги рано или поздно свое возьмут, а вот с недугами души — грехами — рано или поздно можно справиться полностью и навсегда. Не надо только от них отмахиваться и говорить: А, подумаешь, с кем не бывает!..
Наконец, ложь, т. е. сознательное искажение истины с целью ввести ближнего в заблуждение. Подумайте, какие страшные слова: "искажение истины”, "ввести в заблуждение”... Исказить истину! Господь говорит: "Познаете истину, и истина сделает вас свободными” (Ин 8,32). Нам и без того не так-то просто находить истину, а тут еще кто-то сознательно будет искажать ее, вводить в заблуждение, и тем самым лишать нас свободы! Ведь обманутый не может быть свободным. Господь говорит даже: "Я есмь путь и истина и жизнь” (Ин 14,6). Исказить истину значит исказить Самого Господа? Наконец, Господь неоднократно называет Духа Святого "Духом истины” (Ин 14,17 и др.), так что же, искажать истину не значит ли погрешать против Духа Святого, т. е. совершать такой грех, который не простится человеку ни в этом веке, ни в будущем (ср. Мф 12,32)? Да, страшные вещи происходят вокруг и внутри нас с вами, перекатываются у нас на языках, влетают в наши уши... Ведь мало не солгать самому, нельзя и потакать лжи, позволять ей литься беспрепятственно, не придавать ей значения... Страшно становится осознавать всю меру своей ответственности, но задуматься над этим — необходимо.
Необходимо, правда, и досконально разобраться с тем, что такое ложь, чтобы не впасть в ловушки, которые так любит расставлять для нас дух лжи. В одну из них попался великий писатель Лев Толстой: на старости лет он серьезно укорял себя за то, что всю жизнь занимался сочинением выдуманных историй, т. е. ложью. Но сочинительство, фантазии — это вовсе не ложь, поскольку это вовсе не сознательное искажение истины с целью ввести кого-то в заблуждение. Ни один рассказчик, ни один сочинитель, от няни Арины Родионовны до самого Льва Толстого, никогда не имел в виду заставить поверить своего слушателя или читателя, что рассказываемое им — правда в фактическом смысле слова. Сказки потому так и начинаются: "В тридевятом царстве, тридесятом государстве...”, чтобы сразу стало ясно, что речь идет не о реальных историко-географических событиях. Если же писатели времен Льва Толстого не считали нужным ставить в начале своих произведений некий предупреждающий "зачин”, то это потому, что они обращались ко взрослым образованным людям, прекрасно понимающим, что Анна Каренина — не соседка писателя по Ясной Поляне, а Иван Ильич — не его бывший сослуживец. Литература, всякая вообще творческая фантазия — вплоть до детских "небылиц”, которые мы все когда-то так любили рассказывать друг другу, — это вовсе не ложь, а игра, и если ее участники об этом знают, и если она ведется "по правилам”, то все в порядке. И она, эта игра, тем более безопасна, что нарушить ее правила — солгать — можно и там, но это будет ложь не против фактов, а против художественной правды, а это такая ложь, которую сразу видно, и бездарные сочинители успехом — по крайней мере, длительным, — никогда не пользуются. Лев Толстой потому и велик, как писатель, что его Анна Каренина и Иван Ильич правдивы не в смысле факта, не в смысле справки из домоуправления: такой-то, такая-то, такого-то года рождения, действительно проживает..., — а в смысле глубокой жизненной правды о человеке. Так что гений корил себя зря. (Не кори себя и ты, если любишь сочинять "небылицы”, следи только строго, чтобы все было "по правилам”: не старайся путать художественной правды с фактической, не подменяй одну другой, а если нужно, не ленись предупреждать своих слушателей каким-нибудь "зачином”, чтобы даже невольно не ввести никого в заблуждение).
Другая ловушка поопаснее первой. Люди моего возраста помнят ее в форме: "Пионер должен говорить правду!”, что означало - доносить на товарищей. Люди постарше помнят ее в куда более страшной форме: "Как советский человек, вы обязаны сказать правду!”, что означало - донести на ни в чем не повинного человека, оболгать его. Второй случай страшнее, но с этической точки зрения проще: если от меня требуют ложных показаний, я имею полное право не давать их, а если то, о чем меня спрашивают, правда, но я знаю, что ее собираются использовать во вред невинному, то и тогда я имею полное право ее не открывать. В Катехизисе Церкви прямо говорится: "Никто не обязан говорить правду тому, кто не имеет права ее знать". Имел ли право знать правду сталинский следователь? Ответ, по-моему, ясен. Но коварство этой ловушки в том еще, что далеко не всегда можно дождаться такого ясного ответа. Ну, хорошо, бериевскому или там гестаповскому палачу правду я имею право, и даже обязанность, не открывать. А если это не палач, а школьный учитель? Если речь идет не о правозащитном движении, а о скверной шалости, да еще так, что если правда не раскроется, то накажут совсем другого, ни в чем не повинного человека? Это ведь не просто покрыть шалость товарища, тут может пострадать невиновный, пострадать справедливость! Как же быть? Наверное, вот так: предложить виновнику, чтобы он сам признался, и предупредить его, что в противном случае ты откроешь правду ради справедливости. Да, ты рискуешь прослыть доносчиком, и трудно придумать что-либо хуже, но справедливость важнее твоего душевного комфорта. Такое решение может потребовать от подростка не меньше мужества, чем от взрослого человека — скрыть правду от следователя ГПУ или ФСБ - КГБ. Но выходить без мужества на путь Спасения? Нечего и пытаться!
Анри Мартен
|
| Категория: Мои статьи | Добавил: Sxima (24.03.2011)
|
| Просмотров: 760
| Рейтинг: 5.0/1 |
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи. [ Регистрация | Вход ] |
Меню сайта
Статистика
Онлайн всего: 1 Гостей: 1 Пользователей: 0
|